Воспоминания об оккупации белоруссии. Оккупация белоруссии Оккупанты беларуси

Штефан Ленштедт (р. 1980) - историк, научный сотрудник Немецкого исторического института в Варшаве, специалист по истории Второй мировой войны.

Белорусская Советская Социалистическая Республика стала одной из первых республик Советского Союза, в которую летом 1941 года вторгся германский вермахт. Из 9 миллионов ее довоенного населения по меньшей мере 1,6 миллиона, то есть примерно пятая часть, погибли во время войны . На части территории Белорусской ССР и восточной части довоенной Польши нацистская Германия создала генеральный комиссариат Белорутения (Generalkommissariat Wei ß ruthenien ), управляемый генеральным комиссаром Вильгельмом Кубе и базировавшийся в Минске. Комиссариат включал около 60 тысяч квадратных километров, на его территории проживали 2,5 миллиона человек, подразделялся он на 11 областных комиссариатов. В Минске, захваченном 28 июня 1941 года и освобожденном Красной Армией 3 июля 1944-го, до немецкого вторжения проживали около 240 тысяч жителей - более половины из них погибли за три года оккупации . Нацистская расовая война на уничтожение привела не только к гибели значительной части населения республики, но и к почти полному разрушению Минска в 1944 году .

Илл. 1. Вильгельм Кубе, сентябрь 1942 года (Bundesarchiv. Bild 183-2007-0821-500).

Достигнув максимума в 1941 году, численность сил СС и полиции, размещенных в Белоруссии, стабилизировалась на уровне 3 тысяч человек ; им оказывали поддержку около 10 тысяч местных полицейских . Гражданская администрация Кубе работала вместе с другими нацистскими организациями, включая почтовую и железнодорожную службы - последняя отвечала за депортацию евреев в минское гетто . Эта же служба поддерживала работу 5700 километров железнодорожных путей, 379 станций и 1050 локомотивов, имея в качестве наемных служащих 21 тысячу немцев, из которых 406 составляли женщины . Подобно СС и полицейским структурам, эти немецкие организации не могли работать без поддержки персонала из числа местных, значительно превосходивших по численности своих немецких контролеров; разнообразные и повсеместные формы их сотрудничества относительно детально исследованы .

Разумеется, наибольшую по численности группу немцев в Белоруссии составляли военнослужащие вермахта: около 5 тысяч были расквартированы в одном лишь Минске . Но вермахт, СС и гражданская администрация не смогли бы выполнять своих функций без немецких гражданских лиц, работавших на частные компании, трудившихся в ресторанах и отелях, в качестве секретарей, в сфере здравоохранения и разнообразных организациях нацистской партии. В начале 1942 года в одном только Минске находились около 1800 немецких женщин, из которых 850 работали вне дома; остальные были замужними домохозяйками . Кроме того, на территории комиссариата Белорутения проживали около 5 тысяч этнических немцев (Volksdeutsche ) - по большей части в Минске и его окрестностях .

Наблюдая за насилием

Когда немцы оккупировали Минск, они принесли с собой не только военную мощь вермахта, но и жестокость, неотделимую от войны на уничтожение (Vernichtungskrieg ). До 1 сентября Минск входил в зону военной администрации, и первые меры против местного населения были предприняты сразу же после захвата города. Примерно три недели спустя, 19 июля, полевая комендатура (Feldkommandatur ) санкционировала создание гетто, в котором вскоре оказались 106 тысяч евреев . Оно занимало два квадратных километра, там не было ни электричества, ни водоснабжения . Среди его обитателей особый интерес представляют немецкие евреи: порядка 16 тысяч из них прибыли в Минск из Германии в ноябре 1941 года . Чтобы разместить их, немцы предварительно убили более 10 тысяч местных евреев, передав их жилплощадь депортируемым из рейха . Отделенные от местных евреев, оккупанты легко опознавали своих соотечественников еврейского происхождения. Служивший в вермахте врач Вольфганг Лишке упоминал 13 ноября, за два дня до появления в городе первого состава из Гамбурга, о слухах относительно прибытия немецких евреев . Эта группа депортированных вызывала среди оккупантов большой интерес. 22 ноября Лишке написал жене, что в речи немецких евреев звучали диалекты из Гамбурга, Франкфурта и Кёльна; тем самым он подтверждал, что лично общался с вновь прибывшими . Врач, кстати, одобрял депортации, потому что после них в Германии освобождались комнаты для пострадавших от авианалетов .

Илл. 2. Группа еврейских женщин и детей идет по одной из минских улиц, 1941 год (Bundesarchiv. N 1576 Bild-006).

Вермахт также создал лагерь для военнопленных, 352-й шталаг (Stammlager ), в котором вскоре оказались около 100 тысяч советских солдат и еще 30 тысяч мужчин из числа гражданского населения Минска в возрасте от 18-ти до 45 лет . Последних превентивно арестовали сразу после оккупации города и отпустили лишь некоторое время спустя. Лагерь был зловеще известен из-за высокой смертности заключенных, вызванной недоеданием . Офицер Карл фон Андриан, расквартированный в Минске, писал, что заключенные не раз ели трупы умерших товарищей . Оккупанты ежедневно наблюдали бесконечные колонны оборванных пленных, шедших в рейх по шоссе пешком. Немцы не могли не видеть и не слышать, как солдаты молили соотечественников о куске хлеба - иногда падая без сознания и даже умирая от голода . Но голодали не только солдаты Красной Армии. Доктор Лишке верно отмечал, что снабжение продуктами горожан тоже зависело от милости вермахта . Даже спустя два месяца после вторжения ситуация была напряженной, хотя и не катастрофической, как вначале. Тем не менее 9 тысяч гражданских лиц уже успели умереть голодной смертью .

Именно в минском шталаге немецкие солдаты 354-го пехотного полка вместе с десятком чинов «айнзацкоманды 8» (Einsatzkommando 8 ) из «айнзацгруппы B» (Einsatzgruppe B ) расстреляли несколько тысяч евреев в июле 1941 года . В октябре в Минске был размещен 12-й батальон охранной полиции (Schutzmannschaftsbataillon ) в составе 250 литовцев, которые продолжили массовые убийства евреев . В дополнение к этим расправам в 1941 году начались и жестокие антипартизанские действия. За этот год подразделения печально известной 707-й пехотной дивизии генерал-майора Густава фон Маухенхайма-Бехтольсхайма вместе с подчиненными ей частями убили в окрестностях Минска около 20 тысяч человек, половину из которых составили евреи . По словам этого офицера, «евреи должны исчезнуть из сельской местности, и цыган надо тоже уничтожить». Хотя, полагал он, «переселение» евреев не являлось обязанностью вермахта, там, где их находят малыми группами, с ними следует «разбираться самим», то есть немедленно казнить .

Немецкие оккупанты видели эти преступления и даже одобряли некоторые из них. Убийство местного еврейского населения особенно приветствовалось, так как зачастую считалось, что евреи являются командирами партизанских формирований; их ликвидация таким образом минимизировала партизанскую угрозу. Казни были вписаны в контекст «борьбы с бандитизмом» (Bandenkampf ); этим термином нацистские руководители пытались заменить понятие «антипартизанские действия», поскольку признание того, что другая сторона - это партизаны, придавало легальный статус движению сопротивления . Этот риторический шаг, напротив, способствовал делегитимации сопротивления , а значит, и одновременному узакониванию убийств. Типичный отчет о борьбе с «бандитами», составленный 707-й пехотной дивизией и датированный октябрем 1941 года, упоминал о 10 940 пленных, из которых 10 431 были расстреляны; собственные потери немцев составили 7 человек; у партизан были найдены 90 винтовок .

Илл. 3. Повешенный советский партизан под Минском, 1942-1943 годы (Bundesarchiv. Bild 146-1976-127-15A).

В период оккупации подобные операции и сопутствующие им казни в основном проводились формированиями СС; во время пребывания в Минске все лица, служившие в полиции безопасности и СС (Sicherheitspolizei и SS ), приняли участие как минимум в одной акции по массовому убийству . Ни эсэсовцы, ни другие немцы никогда не задавались вопросом о законности таких мер. Если скепсис и высказывался, то он был направлен против способов, которыми велась борьба с партизанами , хотя ее жестокость именовалась по большей части лишь как «отягчающие происшествия» . Карл фон Андриан постоянно упоминал в дневнике о массовых убийствах, совершенных частями СС и полиции зачастую с участием армейских частей. Он жаловался на недостаток дисциплины у солдат, так как они иногда грабили трупы убитых . И, хотя фон Андриан выражал крайнюю обеспокоенность подобными поступками, обычно она касалась лишь рамок, в которых совершались убийства, но не самих этих преступлений.

Даже те немцы, которые не соприкасались с движением сопротивления - например, железнодорожные служащие, - поддерживали применение насилия против мирного населения . Их ход мысли просматривается в статье местной оккупационной газеты «Minsker Zeitung» , которая, одобряя казнь 150 «членов снайперских банд», называла ее «суровым, но справедливым правосудием» . Зрелище повешенных вдоль дорог мужчин и женщин с табличками, обозначающими их принадлежность к «бандитам», стало для Белорутении делом привычным .

Вначале насилие и даже казни вызывали определенный интерес, и некоторые оккупанты с воодушевлением наблюдали за ними. Наиболее заметным нацистским наблюдателем стал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который 15 августа присутствовал на массовом убийстве в окрестностях Минска, которое осуществлял 322-й полицейский батальон . По сравнению с этим впечатляющим событием смерть людей в гетто или на улицах, голод и эксплуатация местного населения, страдания пленных красноармейцев вскоре превратились в привычные аспекты повседневности. Когда любопытство улеглось, немцы реагировали на массовое насилие с равнодушием или одобрением. Критическое отношение к нему встречалось нечасто.

Немецкая жизнь в Минске

В истории Восточной Европы не было ничего, что могло бы сравниться по жестокости с оккупацией Минска. В Варшаве, самом большом оккупированном городе к востоку от Берлина, находилось гетто с примерно 500 тысячами еврейских обитателей, которое на фоне минского аналога выглядело едва ли не туристической достопримечательностью. Хотя голод и высокая смертность там также были заметны, открытые и массовые убийства пришли в польскую столицу далеко не сразу. Уничтожение варшавских евреев в лагере смерти Треблинка началось лишь с июля 1942 года. В Минске 1941-го нацистская оккупация достигла нового уровня радикализации, тогда как в Варшаве критика в отношении германской политики или как минимум сочувствие узникам гетто были нередкими случаями . Тем не менее в оккупированных городах, расположенных восточнее польской столицы, большинство немцев одобряли такой тип оккупационного режима.

В их глазах местное белорусское и еврейское население состояло из «недочеловеческих особей» (Untermenschen ), недостойных заботы и внимания властей. Вначале местные жители были лишь врагами, страну которых предстояло завоевать. Но еще до оккупации нацистская пропаганда создавала неприглядный образ этих людей, распространявшийся потом в политических речах и усиливавшийся нацистским воспитанием. В официальных заявлениях белорусы были объявлены смесью восточно-балтийской и восточно-европейской рас; к ним относились с презрением, однако, согласно нацистской расовой шкале, из-за небольших нордических «вкраплений» они находились выше поляков , хотя и имели более низкие интеллектуальные способности по сравнению с другими славянами . В итоге, несмотря на создание в Белоруссии коллаборационистского режима, большинство оккупантов относились к белорусам как к неполноценным существам .

Расовые категории заметно сказывались на контактах между оккупантами и местными жителями. В целом Минск казался немцам местом «странным» и «инородным». Для многих из них первое впечатление от разрушенного и примитивного города, обитатели которого жили в нищете и грязи, оказалось ошеломляющим. Врач Лишке писал жене, что в Минске он увидел сброд, маргиналов, едва одетых людей со звероподобными лицами . Подобное восприятие было созвучно пропагандистской картинке ; фон Андриан, суммируя собственные наблюдения на этот счет, писал, что агитация против евреев оказалась столь удачной, что никто больше и не думал, что евреи являются людьми . Отношение к местному населению в Варшаве было похожим , но Белоруссия вдобавок была гораздо беднее Польши. Таким образом, расистские оценки, основанные на увязывании внешних факторов (таких, как условия жизни) и внутренних характеристик, в случае оккупированных советских территорий были гораздо более жесткими.

Стремясь увеличить количество коллаборационистов, немецкое командование объясняло солдатам, что необходимо добиваться расположения мирных жителей, демонстрируя доброту и хорошее поведение . И, хотя приказы, в которых требовалось проявлять уважение к местным, появлялись регулярно, реальное поведение немецких солдат оказывалось кардинально иным - и Минск в данном отношении не был исключением . Даже те белорусы, которые работали на оккупантов, не имели возможности выйти за статусные рамки «полезного слуги»; пока не иссяк поток тех, кого насильно угоняли на работы в Германию, у немцев не было нужды заботиться об отдельных людях. Бригадир одной из немецких фирм, допрашиваемый в 1971 году по поводу его командировки в оккупированный Минск, равнодушно рассказывал о 150 еврейских рабочих, которых на регулярной основе каждые две недели заменяли из-за истощения. Бригадира не беспокоило, что всех этих мужчин сразу после замены убивали, поскольку, по его мнению, они и не трудились по-настоящему .

Прочие местные жители рассматривались оккупантами как угроза, и этот страх сопровождал немцев везде, где бы они ни оказывались . После захода солнца им позволялось выходить на улицу лишь группами как минимум по двое , причем всегда нужно было помнить о возможности нападения. В октябре 1941 года рабочий Имперских железных дорог писал, что даже за сотни километров от линии фронта, в тылу, в таком городе, как Минск, было небезопасно . Уже тогда подозрительность и страх царили среди оккупантов: они рассматривали местных жителей как не заслуживающих доверия . В Варшаве немцы начали бояться за свою жизнь лишь в начале 1943 года, тогда как в Минске им было страшно с самых первых дней оккупации. Основываясь на иррациональных и субъективных мотивах , сообщество оккупантов было убеждено, что оно испытывает постоянную угрозу извне: все местные казались злобными и опасными врагами.

Резким контрастом по отношению к этому образу «другого» выступало самовосприятие оккупантов, для которого нацистская идеология предлагала четкую основу. Генеральный комиссар Кубе формулировал ее в патетических тонах, говоря, что каждый, кто направляется на Восток, должен быть лучшим из лучших, ибо ему предстоит отстаивать интересы немецкого народа и рейха . В реальности даже самые убежденные нацисты не могли не осознавать, что в подобных фразах желаемое выдавалось за действительное. Однако, чем меньше оснований подобные идеи имели в реальной жизни, тем более настойчиво пропаганда и начальство убеждали немцев в том, что они настоящие «господа» (Herrenmenschen ).

Еще большую роль в немецком самовосприятии играла обыденная жизнь, поскольку в ней все преимущества быта оккупанта - в особенности по сравнению с жизнью местных жителей - оказывались бесспорными. Оккупант не только слышал, что он во всем превосходит «завоеванные» народы, но и видел, чувствовал, ощущал это. Показательным в данном смысле можно считать то, как размещались немцы. Они жили в городском центре, построенном в советском стиле, рядом с административными зданиями. В многоэтажном здании, где находились ведомства генерального комиссариата и городского комиссариата, имелись и квартиры для служащих. Так как во многих частях Минска сохранялась деревянная застройка, из-за которой он, собственно, и выглядел бедным городом , то приемлемыми для оккупантов представлялись лишь новые каменные здания сталинской эпохи. В отличие от Варшавы, отдельный и изолированный немецкий квартал в Минске не создавался. Жизнь в центре города казалась немцам выгодной и в плане разъездов. Это обстоятельство было важным, поскольку из-за экономии топлива общественный транспорт был пущен только в мае 1943 года, и лишь с октября 1942-го немецкие служащие могли рассчитывать на автобус Имперских железных дорог, курсировавший каждые два часа между главными городскими учреждениями .

Лишь у некоторых оккупантов имелись отдельные квартиры; большая их часть делила жилплощадь, жила в бараках или в гостевых домах, где их размещали вместе с коллегами. Власти редко позволяли создавать смешанные дома; мужчины и женщины не проживали вместе. Поскольку совместное принятие пищи было в таких заведениях нормой, основную часть свободного времени люди проводили в обществе своих коллег. Начальники общежитий организовывали все основные увеселительные мероприятия, поскольку так их было удобнее контролировать. Частные же дома не были приспособлены для использования в качестве гостиниц, они редко соответствовали требованиям немецких властей и нуждались в перестройке или усовершенствовании. Так, к примеру, вермахт проводил соревнование, где определялись три самые красивые комнаты для военнослужащих. Добиваясь победы, солдаты действовали как художники, плотники, оформители; важны были и организационные таланты, - то есть умение достать (купить, реквизировать, украсть) редкие материалы. С немецкой точки зрения кража более не считалась преступлением, поскольку солдаты лишь применяли те вещи, которые предположительно более не использовались или были бесполезны в плане своего изначального назначения .

Но все-таки наладить быт, как дома, не удавалось. К примеру, все 127 почтальонов в Минске жили со своими коллегами в комнатах по двое и более; это совсем не походило на их апартаменты в рейхе, где в подъездах сидел вахтер, постоянно следивший за чистотой и порядком. Минская реальность во всех смыслах отличалась от растиражированного идеала «немецкого уюта» (Gem ü tlichkeit ) . Маленькие, переполненные, плохо отапливаемые помещения являлись здесь нормой, а не исключением . Строго отделенные от мужчин, 130 работниц Имперских железных дорог жили вчетвером или вшестером в одной комнате. И хотя возможность постирать и погладить у них имелась, при наличии лишь одной общей комнаты пространства для отдыха женщинам не хватало .

Для солдат, впрочем, отдых не был столь острой проблемой; центральное казино вермахта рекламировало наличие 70 «свеженьких и молоденьких» белорусских официанток . В плане общения немцев с местными жителями эти девушки тем не менее были исключительной группой. Помимо пространственных барьеров, оккупантов отделял от местных и языковой барьер. Лишь немногие минчане говорили по-немецки, а немцев, владевших русским или белорусским, было и того меньше. «Безъязыкость» намеренно культивировалась нацистскими вождями, поскольку панибратство нужно было исключить любой ценой. Так, только в марте 1944 года, спустя почти три года после вторжения в Советский Союз, у железнодорожных служащих появилась возможность приобрести словарь с «одной тысячей русских слов» для индивидуального обучения . Языковой барьер оказался серьезным препятствием для оккупантов, поскольку даже в 1943 году в генеральном комиссариате имелся лишь один немецкий служащий, владевший белорусским языком, да и того вскоре должны были перевести в Польшу . Оккупанты практически полностью полагались на помощь переводчиков, но даже большие предприятия располагали мизерным количеством таких специалистов, по большей части слабо подготовленных .

Сами местные жители определенно не одобряли контактов с немцами; впрочем, из-за множества препон такие контакты и без того были маловероятными. Так, оккупационные власти проводили многочисленные увеселительные мероприятия, предназначавшиеся строго для немцев. Многие из этих празднеств пользовались в немецкой общине популярностью; участвовать в них было гораздо проще, нежели самостоятельно искать развлечения в чуждом окружении. Организованные вечерние забавы были призваны втянуть мужчин и женщин в общественную жизнь, приглушая индивидуальную инициативу. Шла ли речь об аккордеонном концерте минских полицейских, их выступлении в качестве комедиантов и певцов , представлениях белорусских эстрадных артистов - все это было не просто формой увеселения; люди были обязаны присутствовать. Пропуск такого мероприятия считался антисоциальным поступком, он рассматривался как обособление от коллектива. Последствия могли разниться - от неформального исключения из сообщества сослуживцев до формального внушения со стороны начальства. С одной стороны, большинство немецких служащих с радостью участвовали в этом приятном времяпрепровождении; с другой, иных альтернатив практически не было.

Круг возможностей для неформального досуга, которыми располагали оккупанты, был очень ограничен. Контакты вне подразделения или места службы оставались редкостью. Билеты на киносеансы и спектакли заказывались властями; немногочисленные бары и кафе, открытые для немцев, были переполнены, а в остальные им путь был заказан. Поскольку в городе почти не было кинозалов, оккупантам пришлось их строить, дабы быть уверенными в том, что культурные потребности удовлетворяются в достаточной мере. Они возвели деревянное здание, зал которого вмещал 450 человек; весь строительный материал был привезен из рейха . Этот новый кинотеатр, а также еще один, советской постройки, давали единственный шанс посмотреть фильм самостоятельно, в частном порядке - все остальные киносеансы организовывались «сверху» .

Радио представляло еще один вид развлечения, хотя и в этом случае оккупантам приходилось наслаждаться в основном в общих гостиных, а значит, оно становилось еще одной разновидностью социального досуга. Нацисты создали радиоканалы, которые на всю Европу транслировали развлекательные и образовательные передачи. Главная программа призвана была смягчать тоску по дому, поэтому она по большей части состояла из народной музыки и популярных местных историй, собираемых со всего рейха . Вульгарная нацистская пропаганда на радио была редкостью. Вермахт открыл первую радиовещательную станцию в августе 1941 года; впоследствии она стала «Государственным вещанием Минска» («Landessender Minsk») и управлялась гражданской администрацией . Трудно переоценить важность этих радиопередач, хотя установить точное число радиослушателей невозможно, поскольку никаких «замеров аудитории» не проводилось. Острая нужда в данном отношении иллюстрируется тем фактом, что вермахт не смог обеспечить достаточного количества радиоаппаратуры; фон Андриан, например, в своих дневниках постоянно либо упоминает о прослушивании передачи, либо негодует по поводу того, что трансляция прервалась . Особенно популярны были такие программы, как «Полевая почта» («Klingende Feldpost»), где зачитывались солдатские письма домой и из дома и налаживались контакты с подругами по переписке .

Иные формы организованного досуга представляли собой театральные спектакли, концерты, оперные постановки. В этом смысле Минск немногим отличался от Варшавы, в основном только в том отношении, что меньший размер гарантировал меньшее количество развлечений. Поскольку в 1941 году городу был нанесен тяжелый урон, то в основном для разыгрывания представлений использовали служебные здания. Так, помимо кино, директорат железных дорог предлагал на выбор несколько концертов и варьете по субботам и воскресеньям . В 1941 году незначительное смягчение расовых регламентаций, внедренных нацистами, позволило оккупантам посещать представления в Белорусском театре, где однажды был даже поставлен «Евгений Онегин» . Но, за исключением этого случая, большая часть представлений предназначалась для посещения только немцами.

В целом же именно развлечения, а не идеологическая «промывка» составляли основу немецкого свободного времени. Такое положение вещей горячо одобрялось по трем причинам. Во-первых, это отвлекало военных и гражданских служащих от их должностных обязанностей, которые были трудны и жестоки. Во-вторых, в новом и непривычном окружении развлечения связывали оккупантов с родиной. В-третьих, они позволяли проводить досуг с товарищами, а значит, укрепляли национальное сообщество в чужой среде. Конечно, досуг протекал в строгих рамках, а отделять себя от группы считалось предосудительным. Иные формы развлечений были редкими, выбор в основном ограничивался предлагаемыми начальством организованными представлениями. Даже книги - популярный способ отвлечься для тех, кто не любит компанию, были доступны лишь изредка и только в более поздние годы войны . Стремление нацистов контролировать все аспекты жизни подданных рейха было особенно заметно на примере оккупантов. Гражданские и военные учреждения всячески стирали границу между общественным и частным, их тоталитарный натиск не останавливался там, где начиналось личное пространство - напротив, на него велось методичное наступление .

Сама природа досуговых развлечений в Минске способствовала ужесточению оккупационного режима, пусть даже современники и не всегда замечали это. Свободное время изолировало немцев от местных жителей, а это означало, что немецкие предрассудки в процессе досуга не корректировались, а лишь усугублялись. Оккупанты были спаяны в единое целое, поскольку их контакты ограничивались кругом сослуживцев. У всех этих людей был тот же опыт, те же впечатления, те же чувства, приобретаемые в том же самом окружении 24 часа в сутки. Это новорожденное сообщество представлялось немцам великим политическим, социальным и культурным достижением, особенно на фоне белорусской массы. Оно рассматривалось как самоценное, в нем видели награду за приложенные усилия. Следовательно, таким оно и должно было оставаться, защищаемое всеми возможными средствами.

Сообщество оккупантов

Конечно, некоторые стороны оккупации воспринимались немцами негативно. Многие жалобы мотивировались опасностями непривычного окружения, отсутствием семьи и друзей. Лишь изредка прибывавшие из рейха были довольны своей службой в Минске; большинство же критически относились к условиям своего проживания . По сравнению с Францией или Польшей оккупационная служба в Белоруссии действительно была полна издержек . Климат был суровым, отопление слабым, зданиям недоставало теплоизоляции, так что зима была непростой даже при сносном расквартировании . Вода из крана была непригодна для питья, и даже в Минске ее приходилось кипятить перед употреблением . Из-за нехватки помещений солдаты зачастую спали в палатках, что было особо раздражающим фактором . Нередко в официальных документах отмечалось, что оптимизм среди оккупантов был невысок - в основном из-за неблагоприятных условий, в которых они жили и работали. Поработав на новом месте, генеральный комиссар Кубе писал, что ему требуются исключительно сильные немцы, привыкшие к аскетичным условиям жизни .

Впрочем, даже если первые впечатления и были не самыми приятными, большая часть немцев вскоре привыкала к минским условиям . Объяснялось это не только улучшенным довольствием и заботой со стороны оккупационных властей, но и потенциальными материальными выгодами. В данном аспекте восприятие насилия играло важную роль: очень скоро для многих оккупантов привычкой стало не только наблюдать за насилием или применять его, когда прикажут, но и прибегать к нему по своей инициативе - для собственного обогащения. И хотя наживаться на победах стремились оккупанты всех времен и народов, масштабы насилия в Минске были уникальными .

В белорусской столице уже в 1941 году совершаемые оккупантами-одиночками преступления были частым явлением. Обычным делом было грабить представителей местного населения, бить, насиловать и даже убивать. Если при этом соблюдалась воинская дисциплина, то власти были не против. Насилие было настолько естественным, что применение оружия в пределах города не вызывало никакого удивления. Стрельба в воздух стала стандартным выражением радости во время пьяных застолий или вечеринок . Оружие применялось так часто, что множилось количество жертв и среди самих немцев: беспечное обращение с вооружением не раз приводило к небоевым потерям. Если выяснялось, что такие действия были лишь случайностью, то наказание оказывалось сравнительно легким. Так было во всех тех случаях, когда жертвами становились местные жители; запрет применять оружие мало что мог сделать, а это вело к еще большей терпимости к насилию. Так, минский чрезвычайный суд (Sondergericht ) в 1942 году приговорил работника железнодорожной службы к штрафу в 450 рейхсмарок за нечаянное убийство белорусской женщины. В случае же убийства немца наказание было куда жестче: другого железнодорожника за это приговорили к году тюремного заключения .

Рядовые оккупанты наживались на нацистских расовых законах, особенно тех, которые касались экспроприации собственности или имущества евреев . Когда власти выгоняли евреев из домов и загоняли в гетто, они одновременно организовывали и грабеж частных владений , включая расхищение мебели, ценностей, денег, а также одежды, например, меховых пальто . В Минске у депортированных евреев, прибывших из Германии на поездах, отбирали даже еду, которую затем раздавали служащим на кухне полиции - называлось это «еврейские сосиски» (Judenwurst ) . Более того, после покупки ваучеров, стоивших значительно меньше, чем сами украденные вещи, оккупанты могли приобретать конфискованное имущество, складируемое в здании оперы . Крайне отвратительна история, рассказанная секретаршей минской полиции после войны. Дантист сказал ей, что нужно поставить коронку. Врач выписал медицинскую справку, позволявшую женщине получить от ее начальника три золотых обручальных кольца, которые можно было переплавить в коронку. Очевидно, что кольца были отняты у евреев . Такие случаи высвечивают связь между убийством местного населения и благополучием оккупантов. И хотя, безусловно, не все немцы, бывшие в Минске, сделались непосредственными убийцами, они не могли не замечать, что их действия и стремление к наживе превращают их в прямых выгодоприобретателей от Холокоста.

Поскольку еврейское население было абсолютно бесправным, немцы могли обирать евреев без всякой опаски. «Упорядочение имущества» - этим термином на деле обозначали кражу - было настолько распространенной оккупационной практикой, что газета «Minsker Zeitung» поместила одобряющую ее статью . Иными способами извлечения выгоды был вывоз еды из сельской местности в город и продажа краденых вещей на черном рынке . Наличие таких материальных преимуществ неизменно радовало оккупантов.

Чем больше немцы свыкались с ситуацией на оккупированном Востоке и собственной ролью в ней, тем терпимее было их отношение к преступлениям против местного населения. Восприятию насилия как нормы способствовал алкоголь. Факт постоянного употребления алкоголя на Востоке сложно переоценить: между убийствами, совершаемыми немцами, и состоянием алкогольного опьянения имелась прямая связь. Эта привычка была распространена на всех уровнях оккупационной иерархии, причем пили немцы не только во время отдыха, но и на службе . Официальная выдача алкогольных напитков должна была облегчить оккупантам тяготы войны. Попойки среди эсэсовцев и полицейских после казней и антипартизанских операций не раз отмечались современниками . Когда в минской полиции безопасности (Sicherheitspolizei ) кто-то сильно напивался, коллеги понимали, что произошло еще одно массовое убийство . Алкоголь здесь использовался для притупления чувств и для того, чтобы забыть об ужасных деяниях . Но также он скреплял товарищеские узы после совершения преступления и облегчал последующие убийства, поскольку казни начинали связываться с предвкушаемым и в чем-то радостным коллективным кутежом по их завершении.

Некоторые очевидцы рассказывают, что в минской полиции пили не только на службе и после нее, но и по ночам. Не раз сотрудников будили и вытаскивали из постелей для того, чтобы призвать на гулянку с коллегами. Разумеется, женщины-секретари пользовались особой популярностью; их вызывали якобы для ведения записей или стенографирования, но по факту склоняли к половым сношениям . Любой, кто отказывался пить или избегал коллективных запоев, вскоре сталкивался с давлением своего круга , его начинали подозревать в слабости или женственности; товарищество, в общем понимании, устанавливало культ мужественности, в рамках которого питие поощрялось , а неучастие каралось исключением из сообщества. Таким образом, пьянка с товарищами работала на консолидацию группы . Когда алкоголь был недоступен, не было и подлинного расслабления. Вольфганг Лишке писал своей жене, что при наличии небольшого количества выпивки атмосфера среди товарищей не достигала «привычных высот» .

Даже среди высших чинов не было иммунитета к употреблению алкоголя. Ходили слухи, что генеральный комиссар Кубе и его ближайшие подчиненные слишком много пьют . Эдуард Штраух, глава минской полиции безопасности, удостоился нелестной оценки со стороны своего начальника, который писал, что Штраух никак не подходит для занимаемой должности. Рисуя образ звероподобного, импульсивного, взрывного, непоследовательного человека, автор отзыва заключал: «Наиболее заметной эта сторона его личности становится после употребления алкоголя. Частное поведение командира, в особенности в ходе попоек, влияет на поведение его подчиненных» .

Обычно злоупотребления алкогольными напитками влекли за собой лишь официальные напоминания о необходимости быть трезвым. В случае со Штраухом, однако, перевод на другое место службы рассматривался как абсолютно необходимый, и потому в 1943 году он продолжил свою карьеру в должности командующего СС в Валлонии. Его проблемы с выпивкой воспринимались как следствие условий, в которых приходилось трудиться в Минске; в целом такая трактовка обстоятельств вела к снисхождению, которое удовлетворяло всех оккупантов. Из-за особенностей службы на Востоке начальство считало естественным тот факт, что пили здесь гораздо больше. Среди немцев в Минске ежедневная выпивка настолько вошла в норму, что газета «Minsker Zeitung» с нескрываемой радостью писала - пусть даже это и шло вразрез с официальной линией, которая формально осуждала употребление алкоголя, - о восстановлении ликероводочного завода. Вермахт перезапустил цех, который стал производить пол-литровые бутылки, предназначенные для «укрепления» солдатского духа .

Прежде, чем германские войска прибыли в Минск, вермахт, СС и немецкие гражданские институты уже успели совершить бесчисленные преступления за два года оккупации Восточной Европы. Но массовые казни и повседневное насилие, запланированное и осуществленное немцами в Советском Союзе, не имели аналогов в предшествующем опыте. Насилие играло существенную роль в ежедневном пребывании оккупантов в Минске. С одной стороны, немцы воспринимали его как внешний феномен, не затрагивающий их непосредственно, поскольку жертвами оказывались евреи и белорусы. С другой стороны, оккупанты непосредственно участвовали в подобных практиках. В любом случае насилие нужно было внедрить в повседневный распорядок. Немцы фактически так и поступили - не только приняв насилие, но и одобрив его. Легитимация давалась просто: оккупанты ссылались на целый ряд причин, делавших убийства логическим следствием их присутствия на Востоке. Насилие стало настолько обыденным, что вскоре начало применяться в том числе и для частных целей. Лишение кого-то жизни или по крайней мере применение силы казались единственным способом сохранить статус оккупанта, гарантировать благополучие и материальные выгоды, сберечь товарищество. Более того, насилие казалось необходимой мерой, посредством которой фиксировалось естественное превосходство немцев над местными жителями, а немецкая культура защищалась от нецивилизованных дикарей. «Нормальная» жизнь в оккупированном Минске, в которой лишение людей жизни происходило каждый день, означала, что убийство перестало быть табу - и поэтому совершалось вновь и вновь.

Перевод с английского Олега Бэйды

Сокращенный перевод статьи осуществлен по изданию: Lehnstaedt S. The Minsk Experience: German Occupiers and Everyday Life in the Capital of Belarus // Kay A., Rutherford J., Stahel D. (Eds.). Nazi Policy on the Eastern Front, 1941: Total War, Genocide, and Radicalization . New York: University of Rochester Press, 2012. P. 240-266.

Gerlach С. Kalkulierte Morde: Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitik in Weißrußland 1941 bis 1944. Hamburg: Hamburger Edition, 1999. S. 1158.

Cerovic M. De la paix à la guerre . Les habitants de Minsk face aux violence d’occupation allemandes (juni 1941 - février 1942) // Relations internationales. 2006. № 126. P. 78-79.

Kohl P. Verbrannte Erde - verbrannte Menschen. 2. Juli 1944: Die «Beschleunigte Räumung» von Minsk // März P. (Hrsg.). Schlüsseljahr 1944. München: Bayerische Landeszentrale für politische Bildungsarbeit, 2007. S. 163-172.

Численность сил СС и полиции в Средней России , 20 июля 1943 . Archiv des Instituts für Zeitgeschichte (München) (далее - IfZ-Archiv). MA 1790/4. 359-1-6.

Curilla W. Die deutsche Ordnungspolizei und der Holocaust im Baltikum und in Weissrussland 1941-1944. Paderborn: Ferdinand Schöningh, 2006. S. 398. Цифры взяты из отчета, датированного 11 сентября 1942 года. Дополнительные детали см.: Dean M. Collaboration in the Holocaust : Crimes of the Local Police in Belorussia and Ukraine 1941-1944. London: Palgrave Macmillan, 2000; см. также: Breitman R. Himmler ’ s Police Auxiliaries in the Occupied Soviet Territories // Simon Wiesenthal Centre Annual. 1990. Vol. 7. P. 23-39.

Gottwald A., Schulle D. Die «Judendeportationen» aus dem Deutschen Reich 1941-1945: Eine kommentierte Chronologie. Wiesbaden: Marixverlag, 2005. S. 230-247.

Организация и состав имперской транспортной дирекции Минска, 1943 . Bundesarchiv Berlin (далее - BAB). R 5. Anh. I/144. S. 1391ff.

Munoz A.J., Romanko O.V. Hitler’s White Russians: Collaboration, Extermination and Anti-Partisan Warfare in Byelorussia 1941-1944 . New York: Europa, 2003; Rein L. Local Collaboration in the Execution of the «Final Solution» in Nazi-Occupied Belorussia // Holocaust and Genocide Studies. 2006. № 20. P. 381- 409.

Gartenschläger U. Die Stadt Minsk während der deutschen Besetzung (1941-1944) . Dortmund: Internationales Bildungs- und Begegnungswerk, 2001. S. 65.

Ibid. S. 65; Chiari B. Alltag hinter der Front: Besatzung, Kollaboration und Widerstand in Weißrußland 1941-1944. Düsseldorf: Droste, 1998. S. 61.

Holz-Kartoffeln-Federbetten. Über 500 Volksdeutsche Familien werden von der NSV für den Winter versorgt // Minsker Zeitung. 1942. 23 Oktober; см. также: Gerlach С. Kalkulierte Morde… S. 124-125.

См. текст приказа: Kohl P. «Ich wundere mich, daß ich noch lebe»: Sowjetische Überlebende berichten. Gütersloh: Gütersloher Velagshaus, 1990. S. 218.

Hecker C. Deutsche Juden im Minsker Ghetto // Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 2008. № 56. S. 826.

Gottwald A., Schulle D. Op . cit . S. 230-247; см. также относящиеся к делу документы Имперских железных дорог: IfZ-Archiv. Fb. 85-II.

Распоряжение комендатуры Минска № 51 от 14 ноября 1942 . IfZ-Archiv. MA 1790/3. 379-2-45; Gerlach C. Kontextualisierung der Aktionen eines Mordkommandos: Die Einsatzgruppe B // Kaiser W. (Hrsg.). Täter im Vernichtungskrieg: Der Überfall auf die Sowjetunion und der Völkermord an den Juden . Berlin: Propyläen, 2002. S. 85.

Pohl D. Die Herrschaft der Wehrmacht: Deutsche Militärbesatzung und einheimische Bevölkerung in der Sowjetunion 1941-1944. München: Oldenbourg, 2008. S. 211.

Дневник Карла фон Андриана , 5 октября 1941 года (неопубликованная расшифровка). Bayerische Kriegsarchiv (München).

Hahn K.E. Eisenbahner in Krieg und Frieden: Ein Lebensschicksal. Frankfurt am Main: Lanzenreiter, 1954. S. 50.

Мы встретились с ней в посёлке Мариановка, что в сорока километрах от Омска. Маленькая церковка, где после службы все собираются в трапезной и ведут душевные разговоры, была полна, когда речь зашла о событиях на Украине, о бандеровцах. Тогда и встала эта маленькая женщина, восьмидесятипятилетняя Римма Петровна Анисенкова, и стала рассказывать о далёких годах, проведённых в маленьком белорусском городке Столбцы, в который их семья перебралась незадолго до начала Великой Отечественной войны. О бандеровцах, орудовавших в тех местах, и чьи угрозы вынудили их потом переехать из Белоруссии. Обладая великолепной памятью, живой и образной речью, она многое помнила и могла рассказать. Мало того, она записала все свои воспоминания в подробностях, так как сама была их активной участницей, и при случае, рассказывала об этих событиях школьникам (Её дочь работает в Мариановской школе учительницей).
Наше поколение воспитано на «Молодой гвардии», и мы порой не подозреваем, что везде, где население сталкивалось с фашистскими захватчиками, сопротивление становилось неминуемым, в той или иной форме.
Итак, открываем тетрадь…

Дорогие мои ребята, октябрята и пионеры, я хочу написать небольшой рассказ о войне, в каком городе я жила во время войны и хочу рассказать вам о ребятах, которых вы не знаете, но они там жили. Хотя они были ещё октябрятами, но старались помогать старшим братьям, сёстрам и родителям вредить фашистам за их издевательства над народом. Я не помню много имён, фамилий, но хочу сказать, что в нашей стране жили очень много хороших людей, и хотя много лет прошло, но забыть нельзя, что видели люди в те тяжёлые годы. И чтобы никогда, никогда вы все даже и во сне не видели ужасов войны, которые видели мы, дети, будучи в оккупации с 1941 по 1945 годы. Мы не учились в то время, фашисты не давали. Я нарисую немного, что осталось в памяти, но сейчас конечно всё изменилось, всё стало красивее и может, нет уже того дома, в котором я жила с родителями. Вдоль железнодорожной линии росли каштаны, где мы играли и собирали жёлуди, было очень хорошо и весело. Дом стоял прямо возле линии, окна смотрели на железную дорогу: всё было видно – в какую сторону идут поезда и с чем.
Вдруг слышим по радио: фашисты перешли границу, товарищи, не создавайте панику! Но народ забеспокоился, наверное, война. Семья наша была большая, но жили в одной комнате, где раньше был какой-то красный уголок, всё в портретах Ленина и Сталина. Сначала мы приехали из Свердловска в Барановичи, там жила мамина сестра, с которой они не виделись двадцать два года. Мама не хотела уезжать от сестры, но папа был партийным и должен был ехать, ему в Столбцах дали место машиниста.

«Это всё было в Белоруссии, на Брест-Литовской железной дороге, вдоль которой располагаются города Минск, Столбцы, Барановичи, Брест. Мы жили в Столбцах, как раз перед войной приехали. Папа работал на электростанции старшим машинистом, жили мы в многоквартирном доме, в одной комнате, семья была большая, четверо детей, в общем, семь человек.

В городе жили люди разных национальностей – поляки, украинцы, белорусы, евреи, русские, все дружно жили, и родина у нас была одна – Советский Союз. Была церковь и польский костёл. Мы до этого были все некрещёные, и мама как-то раз взяла нас всех и пошла в церковь. Батюшка был очень хороший, звали его батюшка Виталий, фамилию, к сожалению, не запомнила. У него был маленький сын, они с матушкой жили рядом с церковью, я иногда ходила к ним, нянчилась. Вот и окрестил он нас всех четверых, всем крестики надел, а маме дал икону Иисуса Христа. Мама хранила её всю войну и после, пока не умерла, а потом она досталась мне, и сейчас у меня. Я была старшая в семье, мама и говорила, чтоб после неё я хранила.
Как нас окрестили, так через три-четыре месяца прошло, и началась война.

Мама пекла оладьи, когда папа прибежал с работы и закричал:
- Собирай, мать, детей, война идёт, эвакуация, скорей, спасай детей! С этим эшелоном поедете. Кушать бери, что есть!
Поцеловал нас всех и сказал:
- А мне пока нельзя, я на посту до последней минуты.
А она говорит:
- Я одна не поеду, только с тобой.
А он:
- Мне нельзя, задание у меня.
(Он был партийный, и ему надо было взорвать электростанцию, чтоб не было света, если в город зайдут фашисты). Он и взорвал её. А маме сказал:
- Если не уедешь, иди с детьми в деревню Завиня (точное название не помню), - там жил кочегар, который работал с папой. - Я приду туда, – и ушел.

Первый эшелон с эвакуированными ушел, а на второй мы только хотели садиться, как фашистские самолёты стали летать и бомбить, и все кричат:
- Фашисты заняли Минск!
Все побежали кто куда, а мама повела нас через рожь, полем, чтобы выйти на шоссейную дорогу и в лес, а там деревня. Мне тогда было десять лет, второй класс закончила, но была ростиком маленькая, шесть-семь лет давали. Мы все плакали, ползли, уцепившись за маму, а она сама была очень больна».

(В детских воспоминаниях Риммы беременность воспринималась, как «болезнь», и даже сейчас она вспоминает об этом, как о «сильной болезни».)

«А фашистские самолёты спускались ниже и строчили из пулемётов по бегущим людям, а людей бежало очень много, потом отовсюду были слышны сильные крики и плач.
У кого маму или детей убило, очень страшно было. Ползли через убитых и раненых, все кто как мог. Сначала до шоссейной дороги, потом в лес. Мы до дороги доползли, - лежит солдатик, раненый, и кричит – помогите! Мама подползла, и мы за ней. Она сняла с себя, что могла, перевязала, мы хотели его перетащить, но не смогли, ветками его завалили и скорей через дорогу. А дорога была вся усеяна убитыми и ранеными, стон и плач стоял, но мама вела нас, как могла в лес. Мы, конечно, все плакали. Дошли, вроде всё утихло, а в деревне все закрылись, никого не пускали, а у нас ведь большая семья, и мама очень «тяжелая».
Вдруг выбежал один мужчина, белорус, маму поднимает и говорит:
- Идём ко мне, вместе горевать будем. У меня тоже много детей, еды мало, но ничего, поделимся, бульба есть.

Завёл нас и в погреб всех спрятал, и свои дети и жена, все были в погребе. Накормил нас. Вот мы живём уже три - четыре дня, и я вечером смотрю в окно, уже темно, кто-то с горки спускается. Я сказала маме, а она говорит – отец! Хозяин встретил его и провёл в подпол, накормил, переодел и ночью папа ушел в лес к партизанам. А в городе уже хозяйничали фашисты, да ещё и самые злые – эсэсовцы. Хозяин услышал, что фашисты говорят: «Кто где работал и жил, идите на свои места, никого трогать не будем».

Когда папа в следующий раз пришел, хозяин и все вместе решили ехать в город, но со всеми знакомыми; хозяин поговорил с белорусами и поляками, которые папу знали. Папа сказал, что в свою квартиру мы не поедем, так как там была комната – красный уголок, где висели портреты Ленина и Сталина, их не успели убрать. Поселились в другом подъезде, там жили поляки и белорусы, принявшие нас, как своих, белорусов. Фашисты ещё верили некоторым, что папа до войны работал кочегаром, топил печки, вот его и послали работать истопником в эсэсовский дом. А у него как раз задание было туда попасть. Электростанцию он не ходил ремонтировать, хотя он её и подорвал, его никто не выдал.
Мы жили у самой линии, в окно всё было видно, с чем едут поезда и в какую сторону. Рядом у линии росли каштаны, уже большие деревья. Когда все переехали кто куда, вроде всё утихло. Но часто летали самолёты, часто объявляли тревогу, прятались то в туннель, то в окопы. В таком вот окопе мама вскоре родила ещё братишку. После этого мы не стали никуда убегать, а прятались в подвале дома, где были кладовки. Принесли туда кто что мог, там и прятались, когда была тревога, бомбили или стреляли с самолётов.

Фашисты часто делали облавы, выгоняли всех жителей на улицу – искали то евреев, то партизан. Нас всех на улицу выгоняли и проверяли квартиры. Хорошо, что мы были все
с крестиками на шее, и мама постоянно носила с собой икону Иисуса Христа и молилась, и мы, кто знал молитвы, тоже молились. Проверят всех и обратно загоняют, все были с нагайками и пистолетами.
В комнате папа сделал печку с плитой, мама готовила. Спали кто на диване, кто на полу, соседи кое-что дали, у нас то ничего не было.

Через некоторое время фашисты стали водить на работу строем евреев. У всех них на левой стороне спереди и сзади были пришиты звёзды из желтого материала, это чтоб если кто упадёт или побежит, то они стреляли сразу насмерть, целясь прямо в эти звёзды. А мы украдкой бегали и видели всё, что творили фашисты. Потом привели очень много наших военнопленных, они были все плохо одеты и босиком, у кого что на ногах – и деревянные шлёпки, и тряпки намотанные, кто в рваных ботинках, в общем, замерзали они и ещё голодные были. Били их нагайками, пинали, если кто упадёт, или пристреливали, а мы всё видели. Пригнали деревья рубить вдоль линии каштановые, и мы так разозлились на фашистов, что собрали бригаду из 5 человек: Рыхлинская Ванда и её брат Сбышек, Кокорина Римма (это я), мой брат Борис, и ещё один белорус, жил возле водокачки, фамилию не знаю, но он всё время приходил и помогал нам. Я была старшая, мне 11 лет было и я уже 2 класса закончила, остальным было 8-10 лет. Эти каштаны были очень красивые, и мы любили их, любили играть под ними, собирали каштаны…

И вот мы решили вредить фашистам и помогать всем нашим, где чем сможем. Делали всё очень осторожно, чтоб не поймали фашисты. Сначала стали помогать нашим пленным. Ходили и собирали всё съедобное, что найдём, или милостыню у кого попросим. Ходили по домам, на помойках собирали, в огородах – и всё клали на дорогу, где ходили наши военнопленные. Фашисты не подпускали, кричали: «Век! Капут!».

Но мы знали, когда их поведут на работу и всё понемногу клали, они всё подбирали, кто как мог. Это мы долго делали, а они в благодарность нам стали делать игрушки и класть на дорогу. Вот такие: крутишь, и человечек крутится. Мы стали их менять на продукты, и кто что из ребят даст, снова клали на дорогу. А мама варила что-нибудь горячее, иногда затирку или просто горячей воды выносили – бак был большой, помогали соседи в подъезде. Мама поварёшкой всем наливала, но не у всех были баночки, мы видели. И вот мы опять ходили, собирали банки, мыли и отдавали или клали на дорогу, где они проходили. Сами прятались в кусты за угол дома, чтоб фашисты не видели нас. Пленные всегда кричали:
- Спасибо, дивчинки! Молитесь за нас, живы будем, - встретимся!

А когда фашисты делали облавы, мы убегали в церковь, в костёл, и батюшка Виталий всегда спасал нас. И священник в костёле тоже спасал. Потом, когда были праздники, в церковь очень много из деревень приезжало, люди приносили пожертвования, кто что мог, а батюшка Виталий всё всегда собирал в корзины и сумки и относил в лагерь наших военнопленных. Часто брал меня, говорил:
- Дочка, пойдём сегодня со мною, поможем.
Немцы пускали к воротам лагеря наших военнопленных, мы всё быстро отдавали и уходили. А к евреям в гетто не пускали…

Но вскоре всех военнопленных увезли, и евреев тоже, неизвестно куда, кто говорил - расстреляли всех, а кого увезли куда-то.
Мы стали больше у поездов дежурить, – много везли в товарных вагонах людей. Вагоны не открывались, мы только и слышали, когда остановится поезд - они пить просили, на веревочках банки опускали вниз. Мы всегда были готовы – вёдра, банки с водой были наготове. «Хороший» патруль – подпустит, мы льем воду, а «плохой» – украдкой лили.

А на фронт везли солдат, цистерны с бензином и оружие. Мы сыпали песок в буксы, нам сказали старшие, что когда едет поезд, песок мешает, и получаются искры, и бензин может взорваться. Мы и краны иногда откручивали, всяко было, патрули стреляли в нас, но когда удавалось что-то сделать, - были рады. Не всегда удавалось, но даже если одну-две, и то рады были. Не до конца раскручивали, и когда поезд двигался, они постепенно раскручивались сами, и горючее постепенно выливалось, это нам папа говорил. Однажды, когда мальчишки с Борисом раскручивали, то попались в руки палачам, а мы успели убежать. Их били нагайкой и посадили в сарай, недалеко от нашего дома, там всё было огорожено колючей проволокой. Но мы с сестрой Збышека пошли вечером и тайком в одном месте подняли проволоку, чтобы можно было пролезть. Збышека мама его выручила, а нашей маме нельзя и виду было подавать, что это её сын, так сказали ей, а то всей семье попадёт. Сарай был старый, и Борис как-то выбрался через дыру в крыше, и ночью пришёл домой. Мы его потом в туалете прятали, так что никто не знал.
Когда везли солдат наших, мы кричали им:
- Сейчас лес начнётся – убегайте!
Многие убегали на ходу – ломали пол в вагонах и так убегали.

После, как выгнали фашистов, к нам забегали два солдата и сказали, что слышали, как мы кричали, что лес сейчас будет. Тогда много убежало из их вагона. Нашли меня, гостинцев принесли. А сами на фронт поехали. Говорили: молись, дивчинка, за нас, живы будем –свидимся. Но так никто и не приехал…
Вскоре эти эсэсовцы уехали, им уже не до нас было, их со всех концов прижимали – и партизаны, и наша армия. Мы придумывали всё новые способы вредить фашистам: натягивали проволоку тонкую незаметную в тех местах, где они ходили или на мотоциклах ездили. Кто наткнётся – упадёт. Особенно немки были злые, у каждой пистолет и нагайка, всех били. Мы были очень рады, если они попадали в проволоку.

Однажды мы с братом просыпаемся рано утром, смотрим в окно – а там подводы стоят у линии гружёные, дровами, что ли. Но потом мы поняли, что это были мёртвые голые люди, они замёрзли в вагонах, голодные и холодные, и наверное, те, кто ещё оставался живым, снимали с них одежду и надевали на себя… Вот так часто утром увозили подводами трупы, как дрова, куда-то за город, мы никак не могли узнать, в какое место. Папа нас не пускал, это было очень рано утром. Потом каждый день везли людей за решётками в наглухо закрытых вагонах. Много везли одних детей, говорили, в Германию, у всех были дощечки на шее висели с номерами.

Вот так и начиналась наша тяжелая военная жизнь, конечно, не нас одних, а миллионов людей, которые остались после этой тяжелой войны. Много осталось сирот, без вести пропавших, убитых, повешеных, в концлагерях искалеченных, - это всё сделали фашисты. И никогда во всём мире не забудут их злодеяний, и не дадут прощения, и передадут из поколения в поколения, и будет всё записано в истории, как они издевались над людьми.

Однажды мы с братом бегали по огородам и увидали – лежит какая-то женщина или девочка, такая худая, очень плохо одетая, какая-то замученная. Мы подумали: мёртвая, и боялись подойти. Хорошо, что никого близко не было, да и кусты её скрывали. Потом мы с братом кое-как притащили её домой, чтоб никто не видел, ни фашисты, ни соседи, а то бы всю семью расстреляли. А мама посмотрела на неё, и говорит:
- Вот и сестра ваша из деревни от бабушки приехала, моя миленькая доченька Катинька, старшая сестра ваша. Слушайтесь её, и если кто спросит, кто она, говорите – старшая сестра наша, и всё.
Надели на неё платье из холста, и она легла. Покормили, голодная была очень. А потом она рассказала маме, что случилось.

Они с мужем жили на границе, муж был командир, и когда фашисты стали наступать, они отбивались. Но врагов было очень много, у них были танки и пушки. Нашим, кто остался жив, надо было прятаться в лес. Он, как командир, и скомандовал: - быстрее вглубь леса; они хотели до Минска дойти, но не успели – фашисты заняли Минск. Её звали Катерина, она была беременная, на сносях. И вот у одного дерева она упала без сознания; муж и все кто был рядом, по-всякому трясли её, но ничего не помогало, они взяли на руки и понесли, но она была как мёртвая, а фашисты приближались. И тогда муж сказал – немедленно все глубже в лес, а её закидали ветками, чтоб не видно было, думали, что умерла. И вот когда всё затихло, сколько прошло, она не знала, но она родила сына, и он родился мёртвый. Холодно было, может, и замерз. Она сняла с себя платье и завернула его, положила в какую-то небольшую ямку и ветками забросала, а сама лежала рядом. Но потом слышит – по лесу фашисты рыскают, она и спряталась, а когда всё стихло, поползла, куда – не знала, и сколько времени прошло, не знала. Потом видит – дорога, а за ней кусты, она и решила переползти дорогу. Но слышит – фашисты маршируют, она спряталась. А ночью перешла дорогу и поползла вдоль кустов, потом увидела что деревня или посёлок, и осталась тут, не зная, сколько времени прошло, пока мы не нашли её.
- Ребятишки, спасибо вам!

Вот и прятали мы её, никуда она не выходила. Мама всем сказала, что это её старшая дочка, от бабушки из деревни пришла. Она помогала маме шить и вязать, варежки да ещё что. Я потом поняла, что всё это было для партизан, да ещё медикаменты какие достанут в аптеке. Хорошо, что у нас всех на шее были крестики, и Кате мама тоже повесила, это нас спасало. В подъезде были поляки и белорусы, мы одни были русские, но все соседи говорили, что мы тоже белорусы, и фашисты верили. Вот так у нас была спасена Екатерина Панченко.

Иногда к нам заходили убежавшие из плена военные … Зайдут и выйдут в другой, немецкой одежде, или что мама сошьёт, или в домашнем платье, или ещё что-нибудь. Их одежду сжигала в печке. Папа доставал что мог – одежду фашистскую, гранаты, патроны, взрывчатки разные, приводил пленных, переодевали – и уходили по-всякому. Однажды было так: стоял у нас диван пружинный старый, мы с сестрой и братьями спали на нём; папа когда приносил гранаты, говорил, что это груши, и прятал тайком всё в диван, чтоб мы не видели. Но мы с братом всё видели и знали. Однажды ночью вбежал папа, и надо было ему быстро спрятать гранаты, и он очень торопился и говорит мне:
- Спи, дочка, спи.
Я не спала, и говорю:
- Папа, быстрее кладите, я всё знаю.
Он быстро спрятал всё и посмотрел на меня, но ничего не сказал, лёг спать. А рано утром я его разбудила, подозвала и говорю:
- Папа, такую «грушу» и патроны в мешочке мы туда положили, где у вас всё лежит. Мы с Борисом мешочек под диван положили, под пружины.
– А где вы взяли?
- Какой-то дяденька быстро бежал, бросил нам и говорит:
- Прячьте!
Мы не знаем кто. Папа поцеловал нас и сказал:
- Молодцы вы у меня! - И с тех пор у нас всё вместе было.
Мы много видели, помогали, как могли. Нам казалось: подумаешь, сбегать куда-нибудь посмотреть, много ли патрулей на углу или ещё что-нибудь, а где и сами что придумывали, чтоб только навредить фашистам.
Папа всё говорил:
- Смотрите, дети, никому ни слова, что вы делаете, и другие, и что я – вы не видите, и не слышите. Даёте мне слово?
Я помню сказала:
- Честное октябрятское», - потому что до войны мы были октябрятами.

И вот фашисты озверели, стали строже, злее, потому что со всех сторон им, как могли, вредили. Стало страшно: поздно выходить нельзя, на улице тоже бегать нельзя. Что-то часто стали облавы делать. Ловили всех и в вагоны грузили, и увозили неизвестно куда. Мы всё видели. Мама нас не отпускала от дому никуда, и сама не выходила. Мы в окно смотрели, да украдкой выбегали и видели, что происходит в городе.

Первое, что нас всех озлило на фашистов – когда они стали пилить наши любимые каштаны, которые росли у самой линии. Когда пилили, то мы все плакали. Но потом мы увидели, как они обращаются с нашими военнопленными, и поняли тогда, какие это звери фашисты. И стали мы помогать нашим военнопленным. Конечно, у нас тоже ничего не было кушать, но мама говорила:
- Детки, отдадим нашу еду, а вы спать пораньше ложитесь, - и мы соглашались. Мама сварит какую затируху, - суп называли так, чтобы их горячим накормить, ведь они разутые, раздетые и голодные. Мы ходили и везде собирали еду, лишь бы сварить большую кастрюлю. Мама намоет и варит целый бак. Нас накормит горячим и людей.
Я помню, как мы первый раз вынесли кастрюлю, я не могла помочь, так помогла соседка-полька. Когда началась раздача, все быстро шли и у многих были баночки, а у кого ничего. Мама подходила к патрулю:
- Камрад, можно дать людям вот этим? Эссен, Эссен – показывала на рот немцу.
Он посмотрел на маму и ничего не сказал, ну и мама не долго думая говорит пленным:
- Подходите, ребятки, быстрее.

Они как шли друг за другом, мама поварёшкой наливала в банки, а кто просто руки подставлял, мы всё это видели. И вдруг фашист подбежал к маме и закричал: «Люк век фафлютор доннерветтер русиш матка капут!» И наставил автомат на маму. Мы все закричали тогда. Он взял, и что было в баке, вылил на землю, хорошо, что мало уже оставалось. А маму сильно ударил и толкнул. Но мы и мама на этом не успокоились.

Мы с ребятами собирали банки разные и клали на дорогу, и обувь какую, и тряпки, знали, что пригодится. Нас, конечно, фашисты не подпускали, но мы украдкой клали всё там, где они проходили. Когда патрули мы считали «хорошие», разрешали, мама быстро наливала. Гнали быстро, с нагайками, их было очень много пленных, и хотелось им хоть немного горячего налить. Однажды мы с ребятами много всего набрали: муки, гороху, хлеба, всего понемногу, и обрадовались, что вкусным накормим наших. Мама сварила суп.

К сожалению, на этом воспоминания обрываются. Семья Риммы пережила войну, но в первые послевоенные годы в тех местах ещё оставались бандеровцы, всегда ненавидевшие русских. Они угрожали семье расправой, и их боялись иногда даже больше, чем фашистов, так как они были бесчеловечно жестоки и расправлялись со своими. Семья была вынуждена уехать в Россию.

Республика Зуева была формой старообрядческого самоуправления на оккупированной немцами территории. Зуевцы отбивались и от партизан, и от фашистов, и от эстонской полиции, но потом пошли на сотрудничество с Рейхом.

Оккупация Белоруссии

П. Ильинский в своих воспоминаниях «Три года под немецкой оккупацией в Белоруссии» описывает, как белорусы сотрудничали с немецким правительством. Была ли оккупация всегда такой, как ее представляли советские учебники истории – вопрос неоднозначный.

Историк А. Кравцов считает, что «та оккупация была разной. Бывало так, что к немцам шли за подмогой. За хлебом, за кровом. Иной раз даже за оружием. Кого-то из тех мы вправе называть коллаборационистами. Но вправе ли осуждать?».

В Белоруссии, как и в других регионах СССР, возникали различные партизанские образования, выступающие как за, так и против Красной Армии.

Республика Зуева

Описывая партизанское движение в оккупированной Белоруссии, Ильинский повествует об одной из новообразованных в ходе войны республике – Республике Зуева. Из исследований Д. Карова и М. Глазка еще в советское время стало широко известно о других республиках – демократической Республике Россоно, состоящей из красноармейцев-дезертиров, и воевавшей как против немцев, так и против РККА, а также о так называемом – республике размером с Бельгию, располагавшаяся на Брянщине и на частях современных Курской и Орловской областей, с населением в 600 тысяч человек. Однако о загадочной Республике Зуева писали куда меньше. Откуда же она возникла и как долго просуществовала?

Мотивы Зуева

В книге «Партизанщина: мифы и реалии» В. Батшев описывает, что так как Полоцк, Витебск и Смоленск были заняты немцами в самом начале войны, им потребовались свои люди в новообразованном правительстве захваченных территорий.

Бургомистром в деревне Заскорка под Полоцком стал старообрядец Михаил Зуев, недавно сидевший в тюрьме за антисоветскую деятельность. Он был лоялен немецким оккупантам – двое его сыновей были сосланы НКВД в Сибирь, и давно имел счеты с советской властью, потому немцев он встретил с большим воодушевлением: «В 1930-х годах он два раза сидел в тюрьме за антисоветскую деятельность (5 и 3 года соответственно), и только в 1940 году вернулся из застенков НКВД в свою деревню. Два его сына тоже были арестованы НКВД за вооружённую борьбу против советской власти. Один сын в итоге погиб в сталинских лагерях, второму удалось в начале 1960-х уехать в Австралию».

Ильинский рассказывает, что в деревне на тот момент жило около трех тысяч староверов, а расположена она была на болотах и лесах, далеко от всякой дороги. Согласно Д. Карову (написавшему книгу «Партизанское движение в СССР в 1941-1945 гг»), под управлением Зуева и при поддержке немецкого правительства старообрядцы жили довольно спокойно, наслаждаясь самоуправлением, возвращением частной собственности и открытием старообрядческих церквей – но затем кое-что произошло.

Война Зуева

В ноябре 1941 года в Заскорку пришли семеро партизан и попросили содержание. Среди них был известный Зуеву работник НКВД, прославившийся своей жестокостью. Дав для маскировки партизанам кров и еду, деревенский совет вскоре тайком убил их и забрал оружие: «Зуев поместил вновь прибывших в одну избу, снабдил их продовольствием, а сам пошёл советоваться со стариками, как быть. На совете старики приняли решение убить всех партизан, а оружие их спрятать». Когда вскоре в деревню пришла новая группа партизан, Зуев дал им еды и попросил покинуть свою территорию. Когда партизаны пришли еще раз, Зуев послал им навстречу старообрядцев, вооруженных винтовками. Ночью партизаны вновь вернулись – лишь с тем, чтобы отступить, наткнувшись на неожиданно мощное сопротивление неспящих и вооруженных зуевцев.

После этих нападений Михаил Зуев решил организовать в своей и соседних деревнях специальные военизированные отряды. Они были вооружены трофейным партизанским оружием, ночью организовывали дежурство и отбивали нападения. До 1942 года зуевцы, по сведениям Ильинского, отбили 15 атак партизан. Самые главные проблемы начались после – в конце декабря у староверов кончились патроны. Зуеву пришлось пойти к немецкому коменданту – и после Нового года один из немецких генералов, воспользовавшись разногласиями между старообрядцами и советским правительством, решает вооружить белорусские деревни, подконтрольные Зуеву, пятьюдесятью русскими винтовками и патронами. Зуеву было велено не говорить, откуда он достал оружие, и было отказано в автоматах – видимо, из соображений безопасности. Соседние деревни сами присылали своих представителей к Зуеву, прося о защите – так его «республика» расширялась.

Контрнаступление

В 1942 году Зуев со своими отрядами идет в контрнаступление и прогоняет партизан из окрестных деревень, а затем включает их в состав своей республики. Весной он достает еще четыре пулемета (по разным версиям – покупает у венгров, у немцев, достает в боях с партизанами) и вводит жесточайшую дисциплину: за серьезные правонарушения расстреливали на основе голосования вече старообрядцев.

Зимой 1942-1943 Зуев отбил серьезные атаки партизан, и те стали держаться подальше от его республики. Прогнал он из своих краев и эстонскую полицию, которая искала партизан и хотела на основании этого пожить в его деревне: «Зуев ответил эстонскому офицеру, что никаких партизан в районе нет. А следовательно, и полиции здесь делать нечего. Пока дело ограничивалось словами, эстонец настаивал, но как только к дому подошел собственный отряд Зуева и Михаил Евсеевич решительно заявил, что применит силу, в случае, если полиция не уйдет - эстонцы подчинились и ушли». Зуев снабжал Полоцк ресурсами – дичью, дровами, сеном, и был очень удобен для немецкого правительства, так как он исправно платил продовольственный налог. Они даже не заглядывали в Республику Зуева и никак не влияли на внутреннее самоуправление.

Конец Республики староверов

Вскоре немецкая армия отступила на запад. Зуев отступал вслед за ними: как пишет историк Б. Соколов, «Зуев с частью своих людей ушёл на Запад. Другие староверы остались и начали партизанскую борьбу против Красной Армии. Для этой цели немцы снабдили их оружием и продовольствием. Партизанские группы держались в лесах под Полоцком вплоть до 1947 года».
Ильинский пишет, что все люди плакали, уезжая из родных деревень, везли на телегах самое ценное, спасали старинные книги и припасы. Немецкий комендант, уходя из окруженного Полоцка, решил пробиться к Зуеву, чтобы уйти вместе с ним из окружения – только его люди знали лес как свои пять пальцев. С помощью Зуева немецким войскам и идущим вместе с ними старообрядцам (от одной до двух тысяч – сведения разнятся) удалось выйти в Польшу, а оттуда – в Восточную Пруссию. Часть людей действительно остались в родных краях и стали воевать с РККА. Несколько сотен оставшихся вывозятся в лагеря, тем временем как уехавшие вместе с немцами старообрядцы уезжают в Южную Америку из Гамбурга в 1946 (часть из них потом, в шестидесятых, переедет в США – где жил и Ильинский, автор воспоминаний).

В Пруссии группа Зуева распалась. Сам он пошел к А. Власову и стал воевать в Русской Освободительной Армии. Далее следы его теряются – по разным данным, Зуев или поехал во Францию, а оттуда в 1949 году отбыл в Бразилию, или сдался в 1944 англичанам. Что с ним случилось дальше – никто не знает. Не осталось достоверных сведений о нем, и нет даже фотографии управителя республики староверов. Так кончился век Республики Зуева.

Или откуда у марша предателей в Минске бело-красно-белые флаги и б-ка кричалка "живе беларусь"!

Белорусские нацистские коллаборационисты (как и их украинские побратимы-бандеровцы) играли немаловажную роль в поддержании оккупационно-террористического режима в период германской оккупации 1941-1944 гг. Следует отметить, что удельная доля коллаборационистов среди белорусов была самая низкая из числа народов и народностей, проживавших на территории СССР. Таковых, по данным собственно немецких архивов, было не более 70 тысяч человек. Во многом это объясняется большим влиянием религиозной принадлежности на расположенность к сотрудничеству с немецко-фашистским режимом. В частности, подавляющее большинство украинских нацистов-бандеровцев принадлежало к униатской церкви, притом униатские парохи и даже сами униатские митрополиты - духовные руководители дивизии СС «Галичина» Андрей (Шептицкий) и Иосиф (Слипый), - были главными вдохновителями не только сотрудничества их паствы с германскими нацистами, но непосредственно проведения карательных акций и политики геноцида русских (включая белорусов), поляков, евреев. Украинский 118-й шутцманшафт батальон, находясь в подчинении зондер-батальона СС, сжег вкупе с многими другими знаменитую белорусскую деревню Хатынь со всеми ее жителями. В целом наибольшее число коллаборационистов было среди крымских татар, латышей и эстонцев: на 3 белорусских карательных батальона (при гораздо большей численности самих белорусов) приходилось 9 крымско-татарских, 22 эстонских, 37 литовских, 49 латышских и 58 украинских (большинство - из Западной Украины). Несложно заметить, что среди данных этнических групп и в наши дни происходит стремительное возрождение неонацизма (с особым упором на русофобию), поддерживаемое на уровне политических лидеров. Да и самих «белорусских» коллаборационистами, как мы увидим ниже, белорусскими можно назвать весьма условно.

Ядром нацистского коллаборационизма в Белоруссии составили также выходцы из польско-католического или ополяченного населения Белой Руси. Это и неудивительно, ибо еще во второй Речи Посполитой межвоенного периода польский националистический режим Й.Пилсудского (герой современной Польши) активно применял методы гитлеровского режима, включая геноцид белорусов и русских (трагическим примером служит один из первых и крупнейших европейских концлагерей в Березе-Картузской, политика массового выселения белорусов Западной Беларуси в западную Польшу и Латинскую Америку с одновременным заселением Белоруссии польскими офицерами-осадниками с семьями). Приняв участие совместно с Гитлером в разделении Чехословакии, Польша собиралась совместно с Третьим Рейхом осуществить захват и разделение самого СССР. Для планирования вторжения еще в 1938 в Варшаву и затем в Беловежскую пущу лично приезжал заместитель Гитлера рейхсмаршал и руководитель Гестапо Герман Геринг, встречавшийся со своим закадычным приятелем президентом Польши И.Мостицким и высшим руководством Второй Речи Посполитой. Впрочем, и в предшествующие нападения коллективного Запада на Русь - в частности, в Отечественные войны 1812 и 1914-1918 гг. - их предки активно поддерживали захватчиков из романо-германской Европы.

Неудивительно, что основу белорусских коллаборационистов составили близкие к Польше учредители БНР времен германской оккупации в Первой мировой войне и их преемники - члены БНР в изгнании. Третий президент БНР В.Захарка озвучил меморандум в поддержку Гитлера, а при нацистском правительстве в Берлине был создан «Беларускi камiцет самапомачы». Первыми «белорусскими» коллаборантами, засылаемые перед началом войны на территорию БССР, были бывшие служащие Войска Польского, из которых был составлен полк «Бранденбург 800». Во главе коллаборационистских структур Генерального округа Weiβruthenien стали прибывшие вместе с нацистскими войсками эмигранты Радослав Казимирович Островский, ставший начальником Минской управы, и Иван Абрамович Ермаченко, возглавивший «Беларускую народную самапомач» (оккупационную полицию), созданную немцами из бывших офицеров Войска Польского. После войны обоим удалось спастись и перебраться в США, где эти нацистские прислужники были пригреты американской властью и долгие годы вели подрывную деятельность против нашей Родины. Главными коллаборационистскими пропагандистами были основатели «Беларускай нацыянал-сацыялiстычнай партыi» Вацлав Козловски и Фабиан Акинчиц, издававшие рупор псевдобелорусской нацистской пропаганды «Беларускую газету», а также главный редактор издания «Беларускi голас» Франтишек Тумаш. Ключевая роль в коллаборационистском движении принадлежала группе ксендза Винцента Годлевского, возглавившего «Беларускую незалежную партыю» и занимавшего высокую чиновническую должность в Рейхскомиссариате Остланд. Среди членов этой группы особенно следует выделить «правую руку» В.Годлевского главного редактора коллаборационистского издания «Беларуски голас» Францишка Олешкевича, первого бургомистра Минска Витовта Тумаша и вице-президента «Беларускай цэнтральнай рады» Микалая Шкелёнка.

В 1943 году вместе с поражениями, нанесенными Красной Армией немецким оккупантам на фронтах, нацисты резко активизировали поддержку и организацию коллаборационистского движения на территории Белоруссии. 22 июня в Минске был создан «Саюз беларускай моладзi» (аналог Гитлерюгенда) под руководством униатки Н.Абрамовой (Теодорович) и Михася Ганько, главного редактора журнала «Жыве Беларусь!». 27 июня по инициативе гауляйтера В.Кубе при Генеральном округе Weiβruthenien была создана «Беларуская рада даверу» - совещательный орган, который был призван собрать вокруг германской администрации при гауляйтере актив из местных предателей и убежденных «белорусских» националистов и сплотить их для службы нацистско-фашистским оккупационным властям. Главным поручением «Раде даверу» со стороны Рейхскомиссариата Остланд была борьба с партизанами преимущественно провокационными методами. Раду возглавил поляк Вацлав Ивановский, бывший член правительства БНР в 1918 году. 21 декабря «Беларуская рада даверу» была трансформирована в «Беларускую цэнтральную раду», на которую были возложены полицейские и пропагандистские функции. Отдел пропаганды, прессы и культуры БЦР возглавил Евгений Тодорович Калубович (местный аналог Геббельса), который впоследствии также нашел прибежище в США, стал там премьер-министром правительства БНР «в изгнании» и проводил активную русофобскую и антисоветскую деятельность.

Новой вехой в истории преступников и пособников нацистов, выступавших от имени белорусского народа, стало создание в Минске 23 февраля 1944 года при «Беларускай цэнтральнай радзе» военно-карательного коллаборационистского формирования «Беларуская краёвая абарона» под руководством штандартенфюрера СС Франтишака Кушеля, бывшего офицера все того же Войска Польского, который до этого с августа 1943 года был главным уполномоченным по вопросам белорусских полицейских формирований (главным полицаем на территории Беларуси). Женой Ф.Кушеля была националистическая поэтесса Н.Арсеньева, сотрудничавшая с редакцией «Беларускай газеты» Вацлава Козловского и ставшая автором стихотворения «Малiтва за Беларусь», по словам которого был написан гимн «Магутны Божа» - кощунственное политическое знамя нынешней прозападно-националистической оппозиции. Его до прихода к власти А.Лукашенко данное безбожие собирались сделать государственным гимном Республики Беларусь. После войны штандартенфюрер СС Франтишак Кушель обеспечил переход «белорусских» нацистских подразделений на сторону армии США в конце апреля 1945 года и вместе с женой перебрался в само «государство Свободы», в котором часто находило «свободное» пристанище всё отродье человечества. Там они предсказуемо включились в активную русофобскую и антисоветскую деятельность в рамках «Беларускай цэнтральнай рады» в изгнании и на радио «Свабода».

В «Беларускую краёвую абарону» осуществлялся насильственный призыв, включая военнопленных, под угрозой смертной казни. При этом со всей Белоруссии удалось первоначально собрать около 40000 человек, из которых до службы удалось довести лишь 21700 человек, принявших присягу в Минске 25 марта 1944 года. Но и к этим батальонам БКА оккупационная власть не испытывала особенного доверия и предоставляла им слабое вооружение. Дисциплина их неуклонно снижалась, а главная проблема была в дефиците офицеров, что говорило об уровне реального желания даже этих людей сражаться за «независимость национальной Беларуси» в составе Третьего Рейха. Тем не менее БКА принимала активное участие в операциях против партизан вплоть до июля 1944 года. Командиры БКА были подчинены напрямую командованию ССовских войск и согласовывали свои действия напрямую с немецкими властями. В числе операций, в которых принимали участие части «Беларуская краёвая абарона» совместно с СС и полицией, выделялась операция «Фрюлингсфест» («Праздник весны»), проведенная в районе Полоцка и Лепеля, в результате которой местные подразделения советских партизан потеряли более 80% своего личного состава. К концу оккупации БКА использовалась для борьбы с партизанами, охраны различных объектов и хозяйственных работ, а также пополнения «белорусских» военных нацистских формирований за счёт вербовки новых солдат, создания вспомогательных контингентов для использования их в системе обороны нацистской Германии от освободительного наступления Красной Армии, организации антисоветского партизанского движения на территории Белоруссии - в том числе под управлением уже американской разведки и силовых спецслужб.

«Беларуская краёвая абарона» была разгромлена 23 июня 1944 года советскими войсками во время крупномасштабной наступательно-освободительной операции «Багратион». В хаосе отступления многие части БКА оказались целиком лишены руководства, связь между главным управлением и многими батальонами была нарушена. Часть батальонов приняла участие в боях с передовыми частями советских войск и была уничтожена, другие - распущены своими командирами, некоторым удалось вместе с отступающими частями Вермахта эвакуироваться в Польшу, где они впоследствии влились в состав 30-й гренадерской дивизии войск СС или «белорусского» десантного батальона «Дальвиц», в создании которых активное участие принял будущий многолетний глава Рады БНР в США Язэп Сажич. Наконец, оставшиеся коллаборанты вошли в состав так называемой «Беларускай вызвольнай армii» (или «Беларускага краёвага войска», подпольной сетевой организации «Чёрный кот»), которая была создана спецслужбами Третьего Рейха для подрывной деятельности в тылу советской армии и государства, а впоследствии перешла под управление командования спецслужб США. Возглавил «Беларускую вызвольную армию», насчитывавшую более 3000 человек, бывший полицай и каратель безоружного населения Михась Витушка, который в наши дни является одним из главных героев прозападной националистической оппозиции Белоруссии (подобно С.Бандере для украинских неонацистов) и портреты которого в последние годы часто безнаказанно поднимаются на штандарты на оппозиционных митингах.

Последней крупной акцией нацистских коллаборационистов в Минске стало проведение 27 июня 1944 года в Минске «Другога Усебеларускага кангрэса», в котором приняли участие большинство активных лидеров нацистских пособников. Конгресс проходил в условиях приближения к Минску Красной Армии, проводившей крупную наступательную операцию в Белоруссии. На конгрессе было принято решение, что «Беларуская цэнтральная рада» является единственным законным белорусским правительством, а также была выражена всесторонняя поддержка Германии. Были также разработаны планы антисоветских диверсионных и партизанских операций в Белоруссии при отступлении немецких войск с её территории.

Следует отметить, что, несмотря на разгром большей части коллаборационистских формирований с освобождением Белоруссии, белорусский коллаборационизм не исчез с лица земли. Вначале он пустил корни в русофобско-прозападных националистических кругах за пределами белорусской земли. Многие указанные и иные пособники нацистов, включая карателей и офицеров СС, эмигрировали в западные страны - прежде всего, в США и Канаду, - где получили мощную поддержку и организационную помощь американского и иных правительств, войдя в эмигрантские политические образования во главе с «Радой Беларускай народнай рэспублiкi». Если в советское время они действовали из-за пределов Белоруссии, то после распада СССР они получили полную свободу действий (и даже значительную часть государственной власти). Более того, бывшие нацистские пособники (или, во всяком случае, их идеологические сторонники) постепенно начали поднимать голову уже в самом СССР вместе со смертью И.Сталина: к моменту перестройки они чувствовали себя уже весьма уверенно, активно просачивались в сферу науки, культуры, СМИ (не без помощи запутавшегося и разложившегося КГБ СССР) и были готовы в любой момент перейти к решительному наступлению на идеологическом и информационном фронтах. Что и произошло с распадом СССР, когда они - при помощи своих собратьев из числа потомков беглецов на Запад при отступавшем гитлеровском Вермахте - получили широкие права и дружно взялись за переписывание учебников по истории, разработку государственных законов, издание литературы и периодики, подготовку телепередач, вербовку единомышленников среди молодежи и населения в целом. Главными символами их стали, как и в 1918 и в 1941 годах, бело-красно-белый стяг и герб «Погоня», никогда прежде не употреблявшихся в качестве белорусских исторических символов и восходящих к национальным символам Польши и Литвы. В частности, бело-красно-белый флаг был впервые разработан польским «белорусом» Клавдием Дуж-Душевским в 1917 году в период Февральской революции по просьбе революционных властей Петрограда с целью символически и политически расчленить Белую Русь с остальной Россией и привязать ее к Польше. Использовался этот антибелорусский символ исключительно в период оккупации белорусских земель Германией, Польшей и после развала СССР (в условиях, по сути, также скрытой западной оккупации Белоруссии).

Разворачивающаяся катастрофа была во многом пресечена лишь с приходом к власти Александра Лукашенко, однако ее идеологическая основа на протяжении 25 лет активно поддерживалась США и их сателлитами в Евросоюзе (особенно Польшей и странами Прибалтики). Однако и теперь у них есть возможность - в том числе при помощи СМИ и особенно Интернета - вести многообразную пропаганду среди белоусов (особенно молодежи), которая вначале мягко, а затем все более неприкрыто восхваляет антинародных предателей, западных коллаборационистов и преступников прошлого разных веков, подбираясь к коллаборационистам 1940-х, насаждает лживые националистические мифы, вербует и подготавливает боевиков в ряде соседних государств - в том числе на «героическом» примере их исторических предшественников-карателей и диверсантов.

Аналогичную поддержку получили от Запада и украинские пособники Третьего Рейха и неонацисты-бандеровцы, большая часть которых сбежала от наступивших советских войск и нашла прибежище преимущественно в тех же Канаде и США. Получив полную свободу действий с развалом СССР, они вместе со своими немногочисленными (вначале) приспешниками из числа бывших граждан СССР (особенно много таковых нашлось среди бывших лидеров и активистов украинской коммунистической партии и комсомола) вели свою планомерную пропагандистско-идеологическую и военно-подготовительную деятельность и, в конце концов, достигли своих целей. В современной Украине день основания нацистской Украинской повстанческой армии объявлен государственным праздником и днем воинской славы, в городах проводятся шествия ветеранов дивизии СС «Галичина» и неонацистские факельные шествия, а первое заседание новой Верховной Рады открыл ее депутат Юрий Шухевич, сын Романа Шухевича - гауптмана войск-СС, командира нацистского батальона «Нахтигаль», заместителя командира 201-й батальона шуцманшафта, проводившего карательные операции против белорусских партизан. Еще недавно невероятное, достояние кошмарных снов стало реальностью наших дней.

И, несмотря на то, что с середины 1990-х прямые и идейные потомки членов «Беларускай цэнтральнай рады» и «Беларускай краёвай абароны» были лишены возможности свободно распространять свою идеологию и движение в Белоруссии (да и доля самих сторонников русофобского и антибелорусского прозападного национализма была еще в годы самой Войны на порядки меньше в сравнении с соседними странами), народ Белой Руси должен проявлять особую бдительность в этом вопросе: достаточно сказать, что идеологией и героизацией украинского неонацизма и коллаборационизма под воздействием умелых и технологичных внушений были захвачены многие жители (особенно молодые) центральной и восточной Украины, где в годы Великой отечественной войны уровень коллаборационизма был даже меньше белорусского (поскольку не имел под собой почти никакого этнорелигиозного основания).

Искажение истории, попытка противопоставить белорусов их русским братьям из России, насаждение и пропаганда неоязычества и униатства, разжигание гордыни и агрессивности среди молодежи (особенно на рок-концертах и массовых спортивных зрелищах) с прибавлением к ней неонацистской символики, лозунгов и портретов коллаборационистов разных времен - эти и многие другие способы насаждения лжи и злобы при активной финансовой и технологической помощи западных государств и элит, а также наличии сочувствующих им лиц в среде чиновничества и творческой интеллигенции - особенно в условиях чрезвычайно открытого СМИ и интернет-пространства, почти неограниченного плюрализма (хаоса) в культуре - вполне способны привести к самым трагическим

Еще до нападения на Советский Союз, в мае 1940 года, руководство фашистской Германии приступило к разработке "Генерального плана Ост" - плана колонизации и германизации Восточной Европы. В его основу были положены расовая человеконенавистническая теория о превосходстве арийской нации, идеи мирового господства Германии. Первоначально предполагалось к концу 1942 года переселение и частичное уничтожение 30 - 40 млн. человек, затем было внесено уточнение - уничтожить 46 - 51 млн. человек (80 - 85 процентов поляков, 75 процентов белорусов, 65 процентов западных украинцев, 50 процентов латышей, литовцев, эстонцев). На протяжении 25 - 30 лет планировалось уничтожить 120 - 140 млн. человек в Польши и СССР, поэтапно, с учетом политических и экономических условий, уничтожить русский народ. Белоруссия в числе других республик и регионов подлежала полной колонизации и германизации, это значит заселению немецкими колонистами. По мере оккупации Беларуси гитлеровцы целенаправленно осуществляли свои зловещие планы. Местное население подлежало уничтожению либо превращению в рабов немецких колонистов.

План "Ост" дополняли другие секретные документы. В них предусматривалось процентное соотношение немецких колонистов и местного белорусского населения. Например, в Минск должны были поселить 50 тысяч немцев и временно оставить для использования в качестве рабочей силы 100 тысяч местных жителей, в Гомеле соответственно 30 и 50 тысяч, в Витебске - 20 и 40 тысяч, в Гродно - 10 и 20 тысяч, в Новогрудке - 5 и 15 тысяч и так далее. Согласно фашистскому плану послевоенного переустройства в Минске, предусматривалось строительство казарм для эсэсовцев, зданий военно - фашистского руководства, жандармерии и других карательных органов, крематориев с площадками для расстрелов и специальными подъездными железнодорожными путями.

Фашистская политика геноцида проводилась всевозможными средствами и методами. Осенью в Белоруссии, как и на других временно оккупированных территориях СССР, фашисты начали применять специально оборудованные машины и душегубки. Для борьбы с партизанским движением, с целью уничтожения мирного населения фашисты широко использовали карательные операции (только крупных провели более 100). Каратели уничтожили свыше 5295 населенных пунктов, в том числе 628 сожгли вместе с жителями. Многие районы превращались в "зоны пустыни". Население и народное хозяйство несли в результате таких операций крупные потери.

Оккупированные земли фашистское командование рассматривало прежде всего как источник сырья для германской промышленности. Действовало детально разработанная программа экономического ограбления населения. Ее осуществляли экономический штаб "Ост" с огромным штатом инспекций, центральное торговое товарищество "Восток", частные немецкие фирмы и прочие. Все они имели филиалы своих представителей в Белоруссии. Эффективному выкачиванию продовольствия из сельского хозяйства должны были, по мнению немцев, служить созданные на базе колхозов "производственные общины" во главе со старостами.

С первых дней оккупации гитлеровцы приступили к использованию трудовых ресурсов Белоруссии. Для населения в возрасте от 18 до 45 лет вводилась всеобщая трудовая повинность. Учетом трудоспособного населения занимались специально созданные отделы и биржи труда. Население вынуждено было работать на предприятиях, имевшим главным образом военное значение на строительстве, ремонте и расчистке шоссейных и железных дорог, аэродромов, добыче торфа, вырубке и вывозе леса и так далее. .

До сентября 1941 г. территория Беларуси была подчинена военной администрации, ее руководство сохранилось позже на значительной части Восточной и Центральной Беларуси. С 1 сентября 1941 г. в границах генерального округа бала установлена власть гражданской администрации во главе с В. Фон Кубе. Однако ее функции были ограничены деятельностью сил полиции и СС, которые решали вопросы безопасности и борьбы с антифашистским движением. На оккупированной территории действовало множество строительных, дорожных организаций, хозяйственных служб, занимавшихся организацией продовольственных и фуражных поставок и мобилизацией местного населения для выполнения необходимых работ.

Политические планы Германии в отношении Беларуси, несмотря на попытки их обсуждения, остались неопределенными. Немецкое руководство надеялось на быструю победу и пессимистически воспринимало способность белорусского населения к национально - государственного строительству из-за слабости этнического самосознания. Более того, был разработан генеральный план "Ост", предусматривавший программу колонизации оккупированных территорий, германизации, выселения и уничтожения населения. В частности, планировалось выселить и уничтожить 75% белорусов.

В проведении конкретных оккупационных мероприятий на территории Беларуси проявились два подхода, представленные гражданской администрацией, с одной стороны, и силами СС и полиции - с другой. Общим для них было то, что они преданно служили интересам Германии. .

Оккупировав Беларусь, гитлеровцы развернули разграбление ее хозяйственных ресурсов, уничтожение культурных учреждений и ценностей, планомерно осуществляли политику геноцида. Только сумма непосредственного материального ущерба, причиненного фашистами хозяйству республики, равнялась 35 бюджетам 1940 г. Минск, Гомель, Витебск, Могилев и другие крупные города были разрушены войной на 70 - 90%.

Однако самое тяжелая утрата - это потери населения (павшие на фронтах, в партизанской и подпольной борьбе, погибшие под бомбовыми и артиллерийскими ударами, истребленные в лагерях смерти, в ходе карательных акций нацистов).

На оккупированной территории Беларуси гитлеровцы создали 260 лагерей смерти, провели более 140 крупных карательных экспедиций, в ходе которых уничтожали деревни и поселки вместе с жителями, превращая целые районы в "зоны пустыни". .

белоруссия война партизанский оккупация